Райнер Мария Рильке
СЛЕПОЙ
Видишь, город рассекает он,
город, с ним играющий в пятнашки;
темной трещинкой по белой чашке
он проходит. И запечатлен
сонм вещей, как на листе бумаги,
на пустых невидящих зрачках.
Он идет чутьем, при каждом шаге
ловит мир в отрывистых щелчках:
угол, камень, пустота, забор —
выжидает, скрыть не в силах муку;
и, решившись, поднимает руку,
с городом скрепляя договор.
СЛЕПАЯ
Незнакомец
Не страшно ль говорить об этом?
Слепая
Нет.
Всё то ушло. И та была другою.
Та видела. Она жила так шумно,
и умерла.
Незнакомец
Была ли тяжкой смерть?
Слепая
Смерть - ужас для непосвященных.
Чужая смерть - и та для нас тяжка.
Незнакомец
Тебе она чужда?
Слепая
Пожалуй, стала.
Смерть даже мать от сына отчуждает.
В те дни, однако, было всё так страшно.
Всё тело было ранено. А мир,
цветущий, зреющий в вещах,
был из меня тогда как с корнем вырван,
и сердце тоже (так казалось мне),
Была я как разверстая земля
и дождь холодных слёз глотала,
который из умерших глаз сочился
так тихо, будто небо опустело,
и бога нет. и вниз упали тучи.
И слух мой вырос, всем вещам открывшись.
Услышать я неслышное смогла:
и время, что текло по волосам,
и тишину, что в хрустале звенит...
Я чувствовала: мимо рук моих
прошло дыханье пышной белой розы.
Я думала всё снова: ночь и ночь,
полоской будто где-то свет мелькнёт,
но видеть день мне не дано;
казалось, утро тихо настает, -
а утро здесь уже давно.
И матери кричала я, когда
меня давил и мучил тёмный бред,
и я звала её: "Сюда, сюда!
Дай свет!"
И слушала. Пыталась уловить,
окаменев, шагов её шуршанье,
и вдруг мне виделось сиянье -
то были матери рыданья,
которые мне не забыть.
Дай свет! Дай свет! - кричала я во сне. -
Пространство убери! Оно мешает мне,
оно сдавило мне лицо и грудь, -
о, пусть оно взметнётся,
и пусть оно снова к звёздам вернется,
мне тяжко жить, ведь небо упало на меня.
С тобой ли говорю, мама?
Или с кем другим? Кто там спрятался?
Кто там за портьерой? Зима?
Мама! Буря? Мама! Ночь? Скажи!
Или день?.. День!
Без меня! Как же день может быть без меня?
И никто не заметил, что меня нет?
И никто не спросил обо мне?
Неужто о нас забыли?
О нас?.. Но ты-то ведь там,
у тебя ведь всё есть, да?
Вокруг твоего лица все предметы живут,
желая ему добра.
И когда тебе пора
отдохнуть, и глаза твои устали,
они всё ещё глядят.
...А мои молчат.
Мои цветы без меня побледнеют,
зеркала мои оледенеют,
и строчки моих книг сольются.
Мои птицы разлетятся по чужим улицам,
чтобы с криком о чужие стекла биться.
Мне больше не к чему стремиться.
Я совсем одинока.
Я - остров.
Незнакомец
А я море проплыл и океаны.
Слепая
Ты? Доплыл до острова? Странно!
Незнакомец
Ещё в челне я,
нас бури качали.
Я тихо к острову причалил,
едва коснувшись дна.
Слепая
Я - остров, и я одна.
Но не бедна.
Сначала, когда уцелели
пути в моих нервах, они болели,
утомясь от вчерашнего дня,
и терзали меня.
У меня из сердца всё ушло прочь,
казалось тогда - совсем;
мне было так трудно себя превозмочь,
и я не знала - зачем.
И все чувства мои и я сама,
стоя у входа, кричали в крик
у замурованных глаз моих, навеки застывших, -
о, мои чувства, с дороги сбившиеся...
Быть может, они там годы стояли,
но помню только недели;
они возвратились, они уцелели,
но никого не узнали.
Затем тропинка к глазам заросла.
Мне её не узнать.
И я существую опять -
тихонько, как будто бы отдыхая,
каждое чувство во мне живёт,
по темному зданию тела бредёт.
Другие как будто читают
воспоминанья о прошлом;
а те, что помоложе,
те смотрят вперед.
Ибо по краям моего существа
оболочка моя из стекла.
Мой лоб всё видит, моя рука прочла
стихи, повстречавшись с руками чужими.
И нога моя с камнем мостовой говорит,
и для птиц мой голос звенит -
он летит вслед за ними.
Теперь мне снова все краски даны,
они переведены
в запах и в звук.
И они бесконечно прекрасны
в звучаньи.
И мой лучший друг
не книга, а ветер, который шумит;
я слышу слова, что он мне говорит,
и тихо их повторяю.
И когда настанет мой смертный час,
смерть не найдет моих глаз.
Незнакомец
(тихо)
Я знаю...